Мария Кюри - физик, была музой-творцом. И Мария Шелли.
Мария Кюри была гением, а ее музой, помощником и соратником был Пьер Кюри. Тут совсем другая история.
Мери Шелли прославилась как автор "Франкенштейна", она была совсем молоденькой девушкой и женой известного британского поэта, тесно дружившего с Байроном. Их история любви и творчества очень драматична, девушка сбежала с молодым поэтом из дому, тот был женат, у него уже был ребенок и жена была беременна вторым. В последствии жена покончила с собой, а детей отцу на воспитание не дали решением суда. Из 4-х совместных детей с Мери выжил всего один сын, репутация Мери была навсегда испорчена связью с опальным поэтом, аристократом, наследником большого состояния и большим поклонником "свободной любви", настолько, что даже предложил своей молоденькой жене разделить ее с его другом.
В этом союзе первая скрипка безусловно принадлежала Перси Шелли, который делился с женою идеями и поощрял ее самообразование. Идея Франкенштейна, это сон, который Мери рассказала мужу и Байрону, те уговорили девушку записать эту историю, так первоначально новела с помощью мужа разрослась до полноценного романа.
Сказать, что она муза - однозначно, Перси Шелли мечтал о родственной душе рядом, барышне, которая могла-бы понять его. Вот что пишет Перси Шелли в своём философском этюде "О любви". "Найти своё соответствие; встретить ум, способный оценить твой; воображение, способное понять тончайшие неуловимые оттенки чувств, которые ты втайне лелеял; тело, чьи нервы вибрируют вместе с твоими, подобно струнам двух лир, сопровождающих прекрасный голос певца; найти всё это в том сочетании, какого жаждет наша душа:" Эти строки он посвятил Мэри.
Практически сразу после издания Франкенштейна, Перси Шели утонул, катаясь на яхте. Мери была вынуждена зарабатывать на жизнь тем, чем умела - литературным трудом, писала биографические очерки, рецензии, переводы, написала еще 5 романов, которые подписала "автор франкенштейна". Жизнь после смерти мужа оказалась лишь многолетним эпилогом к драматичной любви.
Так что кто здесь творец? Я лично считаю, что он, и его было так много, что хватило и на творчество жены, он ее побуждал, заражал творческой энергией. По сути, чтобы быть для такого полноценной музой, нужно было вот так воплощать его понятие о женщине-музе, настолько тонко чувствующей его настрой, что способной отразить его в своей реализации. Другого ему было бы мало.
Капризная и непостоянная, трудолюбивая и гулящая… Все это о ней, о музе. Музы бывают разные – незримые девы с крыльями за спиной осеняют поэтов и музыкантов, менеджеров и дизайнеров одежды.
Музы приходят и к совсем не творческим, казалось бы, людям – садоводам и дачникам, пасечникам и даже к какому-нибудь мужчине, который со скуки решил выстрогать деревянную ложку.
Му́зы (от греч. Μοῦσα — мыслящие) — согласно мифологии Древней Греции, это дочери Зевса и титаниды Мнемосины. Или дочери Гармонии – богини, живущие на Парнасе. Музы покровительствуют искусствам и наукам.
Так не в этом ли секрет муз? Мыслящие. Как только появляется мысль – творческая, живая, не будничная – есть место для муз. А мы привыкли считать наоборот – сидит автор, мучается, пишет свой самый лучший роман. И вдруг – прилетает муза, осеняет идея – и все получается… Выходит, мастерство главнее музы? Или, не будь вдохновенного шепота музы, роман не начался бы?
Кажется, что именно в музе и дело. В ожидании этих насмешливых дамочек творческие люди литрами пьют кофе и чай, начинают курить или злоупотреблять чем-нибудь. Особо стойкие – гуляют, занимаются йогой и медитациями. А еще ищут вдохновение в хорошем чтении, наблюдениях за окружающим миром, и всегда готовы разглядеть что-то новое, что станет источником вдохновения, даже в старом рисунке обоев их рабочего кабинета.
Каких только качеств не приписывают музам: мол, и непостоянные они, и ревнивые, и свидетельницы ночных триумфов над собой. Стоит только им появится – и из-под пальцев автора на страницы стекают строчки «нетленки»… А еще они – «крылатые стервы». Все потому, что только соберешься спать, приляжешь – и вот уже гонит муза, подгоняет к столу – пиши давай! Ишь, спать надумал! Ну и кто она после этого?
Но не стоит забывать и о другом значении творчества. Ведь все, что упоминалось – оно про деньги, славу, известность. А творчество – оно буквально везде! И музы снова подтверждают, что не в деньгах дело. Творчество – оно и на кухне, и в воспитании детей, и в организации дня рожденья лучшего друга. Да и в древние времена (когда золотому тельцу поклонялись не меньше, чем сейчас) музы поддерживали человека в важных делах.
Музы – покровительницы каждого из нас. Они, как и прежде, вдохновляют нас. Без музы, без особого состояния не создать ничего нового и не прочувствовать такие моменты, как появление новой жизни и смерть близкого человека, любовь и брак, ежедневное творчество и выбор пути на всю жизнь. И, конечно же, без муз не обойтись, определяя свое предназначение, свою путеводную звезду.
Да помогут вам музы! А чтобы легче было взывать, запомните их «профессии»:
Евтерпа — лирическая поэзия
Каллиопа – эпическая поэзия
Клио — история
Мельпомена — трагедия
Полигимния — сначала танцы, затем пантомима и гимны
Талия — комедия
Терпсихора — танец
Урания — астрономия
Эрато — любовная поэзия.
Взывайте к музам в шутку и всерьез, просто помня божественное происхождение творчества. Снизойти – это про озарение, понимание «свыше». Про жалость прекрасных богинь – муз – к нам, и их помощь. В которой каждый из нас порой нуждается.
О влиянии женщин на творчество великих людей!!! Женщины в жизни великих и знаменитых людей
А.П.Чехов.(писатель)
Интимнейший друг женщины.
Бурная сексуальная жизнь Антона имела две особенности: во-первых, связи кратковременные, во-вторых, они встраиваются в технологию литературной работы.
Первый пункт связан с сексологическими представлениями 1870 – 1880-х годов. Женщина провоцирует мужчину на бесконтрольную и длительную трату энергии, истощение физиологическое и творческое. Второго Антон боялся больше всего, поскольку вполне сознательно и очень упорно шел к литературной славе и достиг ее уже в 26 – 27 лет.
Но Чехова тянуло именно к сексуально активным «женщинам-внушающим-страх». Речь не идет о психосексуальном расстройстве, как это описано у Захер-Мазоха; речь идет исключительно об эротических фантазмах, которые все же управляют поведением (например, стратегией выбора женщин, построением сюжета, выбором литературных прототипов), но без радикализма полноценной перверсии. В результате возникает женофобия, сцепленная с тягой к «опасным женщинам», которые страх стимулируют; отсюда и постоянно ощутимое присутствие этих тем, как и литературных кодов Захер-Мазоха в художественном мире Чехова. Все это описано у Фрейда. Чехов – классический пациент Фрейда.
Самые страстные женщины находились в публичных домах, поэтому Антон из бардаков до определенного возраста не вылезает. Сексологические доктрины того времени исключали женский оргазм из состава нормы («порядочная» женщина фригидна, «строга», асексуальна).
Второй пункт связан с технологией литературной работы. Чехов целенаправленно знакомился с дамами, а потом все подсмотренное и подслушанное превращал в текст. Из этой беспощадной технологии и выросло великое знание женской психологии, прославившее Чехова: «Душечка», «Ариадна», «Дама с собачкой», «Дом с мезонином», «Анна на шее» - шедевры абсолютные. Здесь не только стиль, но и знание подлинное; ничего придуманного, «постмодернистского».
Реалист в высшем смысле
Можно привести пример того, как пересекались пункт первый и пункт второй.
Больше всего Чехова-мужчину и Чехова-писателя притягивал эгоистический тип женщины, добивающийся полной сексуальной подчиненности жертвы. Черты этого типа он находил в Дуне Эфрос, ставшей героиней рассказа «Тина», и других женщинах. Сведения были собраны, отфильтрованы, каталогизированы и потом переданы героине «Шампанского» Наталье Петровне, хищной Ариадне, хищной Ольге Дмитриевне («Супруга»), Аркадиной. Примечательно, что Чехов отверг любовь Лики Мизиновой, ставшей прообразом Нины Заречной, но легко пошел на короткий (ноябрь 1893 – февраль 1894 г.) роман с «властной госпожой» Яворской. Она возбуждала в Чехове «сразу наслаждение и отвращение» и оказалась одним из прототипов Аркадиной. Сам Чехов, видимо, старался изображать Тригорина
У Чехова, как и у Тригорина, все идет в дело, он реалист в высшем смысле, и любые переживания и наблюдения «снимаются» с себя и сразу обращаются в литературу. Для него это обычно: неизменный успех у женщин, близость с ними он провоцирует и после использует для дела, как этнограф, живущий в изучаемом племени. Потом все – от «астрономки» Ольги Кундасовой (стала любовницей Антона Чехова в 1883 г. и оставалась ею в течение двадцати лет) до Лили Марковой (ее Чехов лишил девственности) - получают справку о знакомстве и надежду попасть в какой-нибудь рассказ, пьесу и в целом в историю русской литературы. Для новых рассказов, повестей и пьес нужны новые впечатления, без этого не будет точности в деталях, которая так поражает читательниц Чехова.
Так работал литературный аппарат, именуемый «писатель Антон Чехов».
К этому остается сделать только три примечания. Во-первых, не все наблюдения Антона Павловича вошли в литературу. Например, это касается «брака втроем», участниками которого были Чехов, актриса Лидия Яворская и писательница Татьяна Щепкина-Куперник. Чехов с интересом наблюдал в 1893 – 1894 гг. лесбийскую любовь Лидии и Татьяны. В его художественный мир столь изысканная смесь токайского и шабли проникнуть категорически не могла. В России, несмотря на успех романов «Нана» Э. Золя и «Девица Жиро, моя супруга» А. Бело, лесбос оставался лишь сюжетом научных текстов по медицинской патологии. Кстати, и переводы указанных романов были очень урезанными.
Во-вторых, Чехов всегда сопротивлялся природе семьи как точке зарождения сексуальности, считая его местом бесполезной траты жизненной энергии. Более убежденного, тонкого и бесшумного, чем Чехов, компрометатора и разрушителя традиционной семьи в русской классической культуре XIX века, пожалуй, нет.
В-третьих, у Чехова истории женщин, как правило, тяготеют к жанру сентиментальной пародии. Открытие Чехова заключено в том, что он извлек из пародии сентиментальный эффект. Секрет жгучей трогательности той же «Душечки» скрыт в безжалостной, чуть ироничной легкости, с которой описана жизнь персонажей. С такой же легкостью и безжалостностью к человеку относится и сама жизнь. Это и есть главное открытие Чехова. Оно тесно связано, с одной стороны, со знаменитой краткостью, которая не только сестра таланта (как указано в письме брату Александру от 11.04.1889), но и выражение беспощадной краткости жизни.
Ужасно странная свадьба
Женился Чехов на актрисе, игравшей Аркадину, - на Ольге Книппер. Что бы ни писали о несовпадении Книппер и Аркадиной, типаж, стиль – «очаровательная эгоистка» - был общим, и это Чехова еще влекло и возбуждало. Любовные письма Книппер-невесты к Чехову-жениху могли бы быть письмами Аркадиной к Тригорину. Их литературность несомненна: ощущая себя известными публике фигурами, оба писали в расчете на будущую публикацию и всеобщее чтение.
С самого начала целью Ольги Книппер было завлечь, поймать и удержать. Охота началась летом 1899 года. Едва они начали переписываться, как Книппер пригласила Чехова в совместную поездку на корабле из Батума в Ялту (около 800 км, сюжет «Морской болезни» А. И. Куприна, но с обратным распределением сюжетных функций), на что он дал письменное согласие 1 июля 1899 г. Целеустремленная Книппер охотится за Чеховым, ему это нравится, ибо все удачно совпало: нарциссы податливы на внимание и восхищение – пусть и в качестве охотничьих трофеев, а мазохисты стремятся быть объектами желания другого. Чехов словно входит в собственную пьесу.
Характерную деталь можно узнать из письма Немировича-Данченко Книппер от 27 октября 1899 г. Ольга играет Елену Андреевну в «Дяде Ване», Немирович очень недоволен ее игрой, делает ей замечания после первого спектакля: «Когда Астров ловит на пути, получается такое впечатление, что Елена уж очень скоро обрадовалась, что Астров вот-вот сейчас обнимет ее. Чуть ли даже не сама первая кладет свои руки на его» (кстати, Немирович был ее любовником и после того, как она вышла замуж). Это не Елена Андреевна, а Ольга Книппер с мужчинами всегда торопится.
Чехов хотел избежать помпезной свадебной процедуры, однако «Книпшиц» хотела рекламы себе и браку с великим писателем, настаивала на публичности, обвиняла Антона Павловича в эгоизме и в итоге своего добилась: в «Новостях дня» (которые Антон называл «Пакости дня») были помещены фотопортреты Книппер и Чехова, причем фото Книппер заслуживает особого внимания, потому что это результат специальной постановки. На фотографии (она потом не перепечатывалась в книгах) Книппер изображена в белом платье, сидящей в кресле в позе победительницы, на полу у ее ног – шкура (нем. «Pelz») волка с красиво оскаленной пастью. Это не простая фотография, а сообщение: с одной стороны, напоминание о реплике Астрова о Елене Андреевне: «Вам нужны жертвы!»; с другой стороны, метафора добычи, которую принесла охота на Антона, а также намеки на «охоту» в смысле «желания» («Lust») и, возможно, на Захер-Мазоха, на «Венеру в мехах» («Venus im Pelz») или, например, на рассказ «Дикие», в котором описана охотница Домаха, убившая гигантского медведя, волков и лисиц.
На 33-летней Домахе Чехов неожиданно женился в точном соответствии со своей теорией – когда риска задержать творческое движение вперед не было и энергии, которую можно было бы растратить, уже просто не осталось. Риска здоровью женитьба тоже составить не могла – здоровья просто не осталось. Его проза достигла абсолютного совершенства и при его жизни прочно вошла в «золотой фонд» – стремиться и тут было практически некуда. Дно жизни обозначилось вполне определенно – оставалось три года.
Получилась «ужасно странная свадьба», как выразилась одна из жемчужин чеховского «гарема», и «антибрак», образцовый во всех отношениях: от раздельного проживания (в разных городах, что Чехов планировал задолго до женитьбы, еще в 1895 г.) до равнодушия жены к здоровью смертельно больного мужа. Друзья и знакомые Чехова отчетливо видели, что его жизнь в браке лишена счастья, понятно это было и впоследствии.
Назвать актрису Ольгу красавицей не решился никто. Тяжелый подбородок «Книпшиц» (как стала именовать ее Мария Павловна Чехова после женитьбы брата) означал немецкую волю, а большой рот - повышенную чувственность. Она знала, чего хотела, и сумела марьяжа добиться, даже не побоявшись заболеть туберкулезом (на что обратили внимание Лу Андреас-Саломе и Зощенко).
Комедия, которую Чехов разыграл и персонажем которой себя напоследок сделал, - женитьба на «актрисульке» и совершенно ненужная с медицинской точки зрения поездка с женой в южную Германию, на курорт Badenweiler, где через месяц после отъезда из России, успев отправить сестре восемь бодрых писем, Чехов умер и вернулся на родину в «вагоне для перевозки свежих устриц», уже в замороженном виде. Жизнь пробежала от рождения до смерти с непристойной быстротой и завершилась пуантом пошлости, который в художественном тексте показался бы приемом нарочитым и слишком грубым.
Последний раз редактировалось Вячеслав Серёгин, 11.06.2011 в 15:27.
Альфред де Мюссе.
____________________________________
Эта ситуация напоминает историю графини Галиани, описанную любовником Жорж Санд французским поэтом Альфредом де Мюссе в эротическом рассказе с одноименным названием. Героиня рассказа – сексуальная фурия графиня Галиани, также как и Аврора Дюпен была воспитана женщиной, но не матерью, а теткой, приобщившей ее к лесбосу и не только… Образ властной графини, отвергавшей любовь Альоиза, но не брезговавшей никакими другими наслаждениями, возможно, был списан Альфредом де Мюссе с писательницы Жорж Санд, отвергавшей его собственную любовь, но не ограничивавшей себя в выборе удовольствий. Долго путешествуя за ней в качестве секретаря, он далеко не сразу сподобился ее расположения. Ее холодность глубоко ранила хрупкую душу поэта и без того страдавшего нервными срывами. Страсть к Жорж Санд окончательно добила Мюссе, который, прожив всего несколько лет, скончался от рака мозга.
Альфред де Мюссе классически подходил на роль любовника-жертвы для крупной женщины властного типа. Даже внешне он походил на предыдущего любовника Жорж Санд Жюля Сан-до, совместно с которым писательница опубликовала свой первый роман. Светловолосый красавец Жюль Сан-до был младше Авроры на семь лет, обладал аристократичной внешностью и хрупким телосложением. Астеник Альфред де Мюссе был младше своей возлюбленной на шесть лет, имел светлые вьющиеся волосы, голубые глаза и был весьма обаятелен. К тому же типу внешности можно отнести и Фредерика Шопена, – будущую жертву греховной страсти, в чем прослеживается устойчивость вкусовых пристрастий Жорж Санд, словно специально подбиравших себе слабых и управляемых мужчин. Большинство любовников Жорж Санд обладали утонченной красивой внешностью, но была ли она сама красивой и сексуально притягательной?
Современники изображали ее женщиной плотного телосложения, невысокого роста, с большими глазами «на выкате», с блуждающим взглядом, мрачным выражением лица, желтым цветом кожи и преждевременными морщинами на шее. Сама она причисляла себя к уродам, уверяя (и не без основания), что у нее нет грации, которая могла бы восполнить отсутствие красоты. Однако влюбленный де Мюссе видел ее в совершенно ином свете: «Когда я увидел ее в первый раз, она была в женском платье, а не в элегантном мужском костюме, которым так часто себя безобразила. И вела она себя также с истинно женским изяществом, унаследованным ею от своей знатной бабушки. Следы юности лежали на ее щеках, великолепные глаза ее ярко блестели, и блеск этот под тенью темных густых волос производил поистине чарующее впечатление, поразив меня в самое сердце. На лбу лежала печать бесконечности мыслей. Говорила она мало, но твердо».
Мюссе познакомился с Санд, когда сам еще находился в зените красоты и славы, а она уже успела опубликовать четыре романа и сделаться знаменитой и состоятельной писательницей. Не допуская мысли о будущей связи с Мюссе, Аврора говорила об Альфреде, что «он слишком большой франт, мы не подошли бы друг другу сердцами». Тем не менее, пламенные признания влюбленного поэта, его изящные манеры, хороший вкус и глубокий интеллект Мюссе растопили лед в сердце писательницы, и она неохотно уступила его ухаживаниям. Альфред де Мюссе предоставлял ей критиковать и вносить правки в его литературные произведения, среди которых были и эротические новеллы, содержание которых могло бы вогнать в краску даже мужчину, опытного в амурных делах. Однако эротические фантазии Мюссе пришлись по вкусу свободомыслящей писательнице, нашедшей в лице сексуально озабоченного поэта своего единомышленника. Черная Луна в гороскопе Мюссе находилась в творческом знаке Льва, что побудило его к откровенно порнографическому творчеству. Близость к этой Черной Луне Венеры Жорж Санд, находящейся в том же знаке Льва, способствовала пробуждению у поэта чудовищных сексуальных комплексов, на реализации которых и строились отношения между поэтом и писательницей.
Мюссе писал, что он как бы переродился под влиянием этой женщины, что ни до нее, ни после он никогда не испытывал такого восторженного состояния, таких приступов любви и счастья, как в дни близкого знакомства с ней. Если почитать его литературные опусы той поры, то можно составить более чем реальное представление об этих приступах счастья - сексуальных оргиях, в которых участвовали герои его новелл, и, возможно, их реальные прототипы. Рожденный под знаком Стрельца, Альфред де Мюссе был от природы наделен огромным запасом сексуальной энергии (Приап в Стрельце экзальтирует) и был абсолютно убежден, что этой энергии хватит ему на долгие годы, вследствие чего вел разгульный образ жизни, много пил и курил опиум. Возможно, он также, как и Жорж Санд, был бисексуалом, поскольку в наиболее возбужденных обращениях к ней он называл ее «мой Жорж». Во всяком случае, их сексуальные отношения строились по принципу игр, в которых партнеры выбирали для себя самые неожиданные роли. Венера писательницы и Лилит поэта образовали в зодиакальном знаке Льва столь тесный клубок соблазнов, комплексов, страхов и противоречий, что разорвать его оказалось непросто.
Мюссе изрядно утомил Жорж Санд своими капризами, частыми нервными срывами, приступами галлюцинаций. Партнеры пресытились друг другом. В Венеции, где они остановились в самом элегантном отеле, здоровье поэта пошатнулось. Врачи подозревали опухоль мозга. Мюссе слег в постель, а когда оправился от болезни, узнал, что Жорж Санд нашла себе нового любовника – молодого итальянского врача, на время вернувшего Альфреду здоровье. Паджелло (так звали итальянца) получил от известной писательницы письмо, откровенные строки которого не оставляли сомнений в серьезности намерений Санд. «Только ли хочешь меня, или любишь? Когда твоя страсть будет удовлетворена, сумеешь ли ты меня отблагодарить? Знаешь ли ты, что такое духовное желание, которое не может усыпить никакая ласка?»
Героиня порнографического эссе Альфреда де Мюссе графиня Галиани также испытывала желание, которое не могла утолить никакая ласка, но вряд ли это желание можно назвать духовным. Врач Паджелло не стал отказываться от того, что само шло ему в руки, но вскоре понял, что легко от своенравной француженки ему не отделаться. Он писал, что попал в силки к прекрасной ведьме. Очень точное наблюдение! Будучи врачом, а значит, человеком более здравомыслящим, чем художники, музыканты и поэты, постоянно сменявшие друг друга в списке любовников Жорж Санд, Паджелло быстро поставил диагноз своим отношениям с писательницей и относительно скоро покинул Париж, куда она привезла его из Венеции.
Альфред де Мюссе, простив любимой измену с итальянцем, воспылал желанием вновь сгореть в ее объятьях. Он писал ей из Бадена: «…О, страшно умирать, страшно так любить. Что за желание, мой Жорж, что за желание тебя!.. Я умираю. Прощай!» Мюссе умер несколько позже. Санд его конечно приняла, некоторое время жила с ним в Париже, но в конце концов выставила его за дверь больного, одинокого, опустошенного.
Следующим был Фредерик Шопен. Они встретились осенью 1836 г. в Париже. Третье обращение Черной Луны принесло гениальному музыканту встречу с гениальной писательницей, встречу, которая перевернула и изменила всю его жизнь. Жорж Санд в это время находилась в пике творческой и сексуальной активности, она просто не могла пройти мимо молодого красавца Шопена, подавленного недавней размолвкой с невестой. Юная полька Мария Водзиньская, которой увлекся Шопен во время поездки в Чехию, предпочла ему некоего графа. Убитый горем композитор вернулся в Париж в надежде утопить отчаянье в любви к другой женщине, но следующий его любовный опыт был гораздо страшнее предыдущего. Жорж Санд взяла его врасплох, а через 8 лет и 9 месяцев (точно по циклу Лилит!) отвергла разбитого болезнью, истощенного в физическом и моральном смысле. В последние два года жизни (столько он прожил после расставания с Жорж Санд) композитор ничего не сочинил! Он медленно затухал, лишенный жизненных и творческих сил, словно бы кто-то выпил его до дна. Кто бы это мог быть? Не та ли странная женщина, которая, привыкнув манипулировать мужчинами, пришла в его жизнь точно на третьем обращении Черной Луны, а на ее четвертом обращении покинула композитора, оставив его умирать в бедности и одиночестве?
Астрологические исследования способны пролить свет на тайну странных взаимоотношений польского композитора и французской писательницы. Рассматривая синастрию гороскопов Санд и Шопена, можно с уверенностью сказать, что люди просто так не встречаются. Солнце писательницы стоит точно на Черной Луне музыканта. Казалось бы, от подобной формы астрологического взаимодействия должен был пострадать тот, чье Солнце оказалось под ударом Черной Луны другого человека. Однако примеры убеждают нас в том, что возможна и обратная форма взаимодействия, когда тот человек, чье Солнце находится на Черной Луне иного индивидуума, становится для него воплощением Лилит – демона искусителя, обольщающего, развращающего и похищающего душу. Возможно, именно это произошло во взаимоотношениях между Шопеном и Авророй Дюпен.
Отдав всего себя любви и творчеству, музыкант умер. Жорж Санд прекрасно прожила еще 27 лет (опять же по Черной Луне) после смерти гениального композитора, вслед за которым отправился на тот свет и поэт Альфред де Мюссе, также познавший радости и горести странной любви этой необыкновенной женщины. В момент встречи с Шопеном Жорж Санд, вероятно, была «чертовски» привлекательной, поскольку по ее радикальному Солнцу двигалась транзитная Черная Луна, пробудившая в ней ее материнский комплекс. Она, поддержав поникший дух композитора, грустившего по отвергнувшей его возлюбленной, проявила материнские качества. Уязвленному музыканту пришлись по душе красноречивые похвалы словоохотливой писательницы (писать и говорить Жорж Санд умела как никто другой – Меркурий в Близнецах в секстиле к Венере во Льве). Двадцатисемилетний Фредерик Шопен в конце концов поддался интеллектуальному обаянию Авроры Дюпен (по мужу Дюдеван, а по жизни – Жорж Санд). Она сумела покорить сердце гениального музыканта, не смотря на то, что при первой встрече не произвела на него никакого впечатления, а как женщина даже не понравилась. Позволю себе привести цитату из биографического исследования, посвященного знаменитой француженке: «Не красотой одной побеждает женщина. Если принять во внимание, что Жорж Санд не только часто меняла любовников, но и нисколько не церемонилась с ними, в ее характере, в ее умении держаться с мужчинами было, вероятно, нечто настолько притягательное, против чего не могли устоять даже те, кто явно не симпатизировал ей и не любил ее. Лучшего доказательства, чем любовь Шопена, нельзя и сыскать. Нежный, хрупкий, с женственной душой, проникнутый благоговением ко всему чистому, идеальному, возвышенному, он вдруг влюбился в женщину, которая курила табак, носила мужской костюм и вела открыто самые свободные разговоры».
В чем же причина столь мощного, властного, парализующего влияния Жорж Санд на мужчин вообще и на Фредерика Шопена в частности? В отношении Шопена все предельно просто: Солнце Санд на его Черной Луне, а ее Плутон на соединении его Солнца, Меркурия и Венеры в Рыбах. Плутон – планета магии, сексуальной энергии и бессознательного влияния на других людей, в гороскопе Жорж Санд находился в I доме гороскопа, в доме личности, определяющем характер и природные склонности человека. Сильный Плутон в I доме наделяет человека магическими и гипнотическими способностями, а женщине придает непреодолимую сексуальную притягательность. Но был ли Плутон в гороскопе Жорж Санд настолько значим, чтобы в астрологическом диагнозе ее феномена мы могли говорить о сексуальной магии? На этот вопрос убедительно отвечают планеты во Льве, Скорпионе, а также в V и VIII домах гороскопа, к которым Плутон имеет самое непосредственное отношение.
В гороскопе писательницы-феминистки мы видим в знаке Льва Венеру, Прозерпину и Заходящий Лунный узел, в Скорпионе – Нептун и Черную Луну, которые попадают в соответствующий Скорпиону VIII дом гороскопа, куда также угодил и Юпитер. В V дом, - дом любви и творческой реализации попадает Солнце, - даритель жизненной энергии и главное светило любого гороскопа. Все это вкупе наделяет Плутон поистине магической силой, что отразилось на женской природе французской писательницы, превратившейся в «прекрасную ведьму», как называл Жорж Санд один из ее любовников – итальянец Паджелло.
В космической карте рождения Жорж Санд в обители Плутона, в Скорпионе находится соединение Черной Луны и Нептуна, причем Черная Луна находится в разрушительном 19 градусе Скорпиона! Вот где кроется секрет магической привлекательности Авроры Дюпен. Солнце в Раке, Нептун и Лилит в Скорпионе, а Плутон в Рыбах – все что нужно, чтобы человек стал энергетическим вампиром, восполняющим потребность в творческой и сексуальной энергии за счет своих партнеров. Как только очередной любовник Жорж Санд иссякал (в физическом и творческом отношении), она делала все, чтобы он исчез из ее жизни. Так было с Мюссе, так произошло и с Шопеном.
Когда она сблизилась с гениальным музыкантом, местом их совместного проживания стала Мальорка (Болеарские острова). Грустная история повторилась в точности: Шопен (как ранее Мюссе) творит и на пике творческого подъема тяжело заболевает. В итоге Санд теряет к нему всяческий интерес. В Венеции Мюссе достиг высшей точки творческо-сексуального экстаза, и в итоге слег. На Мальорке Шопен, создавая прелюдии и баллады, оторвался от реальности на крыльях любви и вдохновения, но первые признаки чахотки вернули его к грубой и жестокой действительности. Зима 1838-1839 г., прожитая им с Жорж Санд на Болеарских островах, стала для него настоящим кошмаром. Сочетание плохой погоды с антисанитарными условиями, в которых жили музыкант и писательница, губительным образом подействовало на его легкие. Любить больного туберкулезом – это было слишком для здоровой и сильной (не в пример ее любовникам) Авроры Дюпен. Она стала тяготиться Шопеном. В своих записях она признавалась в причине охлаждения своих чувств: «Красота, свежесть, здоровье – да; но как любить больного, хилого, капризного и раздражительного человека?»
Пытаясь отделаться от Шопена, на котором она реализовывала свои сексуальные комплексы, разъезжая верхом и всячески унижая его другими способами, Жорж Санд перепробовала все доступные ей методы. В конечном итоге знаменитая писательница написала роман, в котором под вымышленными именами изобразила своего бывшего возлюбленного и себя, наделив героя (Шопена) всеми мыслимыми слабостями и пороками, а свою героиню облагородив почти до неузнаваемости. Не подействовало даже и это. Шопен не хотел расставаться со своей госпожой, пока она его просто не выставила из своего дома. Спустя полтора года гениальный музыкант, окончательно потерявший здоровье и средства к существованию, отдал Богу свою бессмертную душу, которую он еще так недавно беззаветно вверял в холодные и жестокие руки госпожи Санд, использовавшей его, как и прочих мужчин в своих, только ей ведомых целях.
Сексуальная сторона жизни Жорж Санд является обратной стороной ее творчества. В своих волнениях, фантазиях и переживаниях она находила необходимый творческий импульс, а многочисленные любовные истории предоставляли ей прекрасный сюжетный материал для ее литературного творчества. Все критики сходятся во мнении, что большинство литературных романов Жорж Санд воспроизводят фрагменты ее собственной биографии. Б. Гребенщиков очень кратко, но весьма точно охарактеризовал творческий принцип музыкантов, писателей и поэтов, в своем творчестве сублимирующих собственные любовные переживания: «Мы все поем о себе, о чем же нам петь еще?»
Женщина влюблялась, женщина писала романы, но из всех многочисленных любовников Жорж Санд трудно назвать того, кого она по-настоящему любила. Быть может, она даже не испытывала настоящих чувств, а лишь играла в них (Венера в ее гороскопе находилась во Льве – знаке игры и сексуального раскрепощения). Трудно себе представить, чтобы любящая женщина оставалась бесстрастной, однако многие любовники Санд, и в том числе писатель Проспер Мериме утверждали, что она как женщина холодна, а Мюссе и вовсе называл ее монашкой. Однако сама Жорж Санд признавалась, что обожала Мишеля де Бурже, одного из своих любовников, женатого и некрасивого мужчину именно за то, что он заставлял ее «трепетать от желания». Судя по всему, стройные голубоглазые красавцы нравились ей лишь с эстетической точки зрения, но сексуальное удовлетворение приносили ей совершенно иные образы.
В основе ее взаимоотношений с мужчинами лежали либо сугубо духовные искания, либо вовсе далекая от духовности страсть, имевшая весьма откровенные проявления. Но о какой бы то ни было красоте и утонченности отношений здесь говорить не приходится, поскольку красота никогда не являлась козырем Авроры Дюпен. Санд предпочитала мужской костюм, мужской псевдоним, мужские сигары и мужское общество. Она и в молодости не отличалось особой красотой, поэтому трудно предположить, что она пленила грацией гравера Александра Дамьен Мансо, ставшего ее любовником, когда ему было 32 года, а ей 45. Еще труднее понять, на чем строились сексуальные отношения Санд и художника Шарля Маршала, которого она называла «мой толстый» ребенок. Когда они повстречались, «ребенку», т. е. Шарлю было 39 лет, а Санд уже 60. Здесь уже не просто материнский комплекс, а некая гипертрофированная любовь престарелой нимфоманки к молодому носителю животворной сексуальной энергии. Но подобные перверсии порой встречаются: так, например, молодому любовнику Лили Брик было 32 года, когда ей уже было за 70.
К старости подобные женщины, всю жизнь черпавшие мужскую сексуальную энергию, ничего не отдавая взамен, превращаются в отвратительное подобие фурий или, в лучшем, случае, мойр.
Мы живем не во времена средневековья, и какие бы то ни было попытки начать «охоту на ведьм» представляются совершенно абсурдными. Однако трудно объяснить простым совпадением устойчивую повторяемость тяжелых, а в некоторых случаях, и трагических судеб любовников Жорж Санд. Все, кто так или иначе оказался в поле действия ее сексуальности, закончили жизнь в бедности и одиночестве. От этих мужчин отворачивались знакомые и друзья, что-то происходило в их судьбах такое, что даже дети покидали своих родителей. Причем все это происходило независимо от того, известен был человек, или же принадлежал к числу простых смертных. Альфред де Мюссе и Фредерик Шопен пострадали больше других, очевидно, по причине того, что больше времени провели в жарких объятиях Санд. Но одинокая старость и нищета стали уделом и других ее любовников: писателя Проспера Мериме, художника Эжена Делакруа, музыканта Ференца Листа, литературного критика Гюстава Планше. Каждому из них пришлось заплатить немалую дань за счастье общаться и любить одну из умнейших и интереснейших женщин своего времени.
Как минимум трое из любовников Жорж Санд умерли от рака. Мюссе, Лист и Делакруа стали жертвами онкологической болезни, о природе которой ученые спорят до сих пор. Рожденная под знаком Рака Жорж Санд стала роковой женщиной для многих мужчин, и мы не имеем права полностью исключать мысль о возможности передачи негативной кармической информации посредством сексуального контакта. Тяжелый опыт сексуального общения с этой незаурядной женщиной многих талантливых деятелей XIX в. убеждает нас в необходимости крайне внимательного отношения к выбору сексуальных партнеров.
Шопена часто называли «музыкальным Гейне». Это очень подходящее название. Как и Генрих Гейне, Шопен испытал много радостей и горя от женщин, и в то же время никем так высоко не ценились его произведения, как именно женщинами. Есть писатели, музыканты, художники, которым как бы на роду написано быть Женскими угодиками и во всяком случае быть связанными с женщинами неразрывными узами. Такими были Альфред де Мюссе, Рафаэль, Гейне; таким был и Шопен. Он не мог жить без них. Страдания не отталкивали, а, наоборот, поощряли его к творчеству. В нем самом было что-то женское в характере и даже в наружности. Стоит только посмотреть на его портрет — тонкий, нежный, поэтический, — чтобы тотчас убедиться в этом.
Остановимся несколько подробнее на отношениях Шопена к прекрасному полу, потому что в созвездии женщин, озарявших путь вдохновенного композитора, сверкала крупная звезда (светившая, впрочем, не одному только Шопену) — Жорж Санд.
Мать его была полька. Крупных талантов у нее не было, зато было много фантазии. Во всяком случае, она отличалась мягкостью характера, и эту-то черту, несомненно, унаследовал от нее Шопен.
У него было три сестры. Все они выделялись в умственном отношении, но о влиянии их на брата вряд ли можно говорить. Старшая и средняя сестры занимались литературой (они писали главным образом по вопросу о мерах повышения благосостояния ремесленных классов), и это как будто отразилось на самом Шопене. По крайней мере, он уже во время пребывания в Париже решил отказаться от участия в общественной жизни, вернуться на родину в Польшу и, поселившись там где-нибудь в родном уголке с любимой женой, образ которой не переставал носиться перед его внутренним взором, заняться устройством школ для подъема уровня образования в народе. Этот план не был осуществлен. Но и самое зарождение его нисколько не свидетельствует о влиянии сестер. Наоборот, он соответствовал скорее общим политическим тенденциям того времени, царившим главным образом в польском обществе.
Итак, родственницы в общем мало влияли на Шопена в смысле непосредственного воздействия на его умственные способности и талант. Зато другие женщины — а их было много - имели на него большое влияние. Еще девятилетним ребенком он сделался их кумиром, и варшавские салоны редко видели у себя собрание гостей, на котором не было бы маленького гения. Польские аристократки наперебой старались выразить ему свой восторг. Там же, в этих салонах, он и научился изящным манерам, которыми приковывал к себе женщин впоследствии.
Но все это были призраки, мимолетные искры. Настоящее женское влияние ждало его впереди. Прежде всего Шопен встретился с Констанцией Гладковской. Это была его юношеская любовь. Несмотря на то что он был тогда юношей, а может быть благодаря этому, чувство его к молодой девушке было до того сильно, что он не мог себя представить в будущем иначе, как рядом с ней. Когда он уехал в Вену, образ любимой девушки сопровождал его. Он беспрестанно думал о ней и в сочельник писал своему другу Матушинскому: «В прошлом году в это время я был в церкви св. Бернарда, теперь же сижу в халате, совершенно один, целую свое милое кольцо и пишу». Именно в церковь св. Бернарда часто ходила прекрасная Констанция, а кольцо, которое он целовал, было надето ею самой на его палец при прощании.
Констанция была молодой певицей, посещавшей Варшавскую консерваторию. Шопен, ничего не скрывавший от своих родителей, скрыл на этот раз свои чувства к любимой девушке. Почему? Боялся ли он, что они не одобрят его выбора? На этот вопрос трудно ответить, так как мы ничего не знаем об этой девушке, кроме того, что сказал о ней сам Шопен. Но чего не скажет влюбленный! Можно ли поверить всему, что он скажет?
Однако нет неистощимого огня. Он должен потухнуть. Даже сердце, как говорят, медленно гаснет. Погасла и страсть Шопена. Он из Вены поехал в Париж, где думал заработать побольше денег, чтобы быть в состоянии жениться. Но надежды его не оправдывались. Тем временем Констанция ждала и, не дождавшись, в одно прекрасное время вышла за другого. Когда Шопен узнал об этом, он был очень огорчен. Его злила неверность любимой девушки, которая поклялась и нарушила клятву; его мучило собственное бессилие. О, если бы у него были средства! Сколько счастья ожидало бы его впереди!
И вдруг... Это случилось совсем неожиданно. Шопен сам не помнил, как все произошло. В Париже оказались несколько молодых людей из хорошей семьи, учившихся когда-то в пансионе его родителей, - братья Воджинские. У них была сестра Мария. И к этой-то Марии он почувствовал вдруг такое же влечение, как и к Констанции. Возможно ли? Он думал, что чувство к ученице Варшавской консерватории умрет вместе с ним, между тем он еще жив, а чувства как будто уже нет, и оно даже сменилось полным равнодушием... Это было в 1836 году. Шопену было известно, что Мария будет с матерью в средних числах июля в Мариенбаде, и поэтому он поехал туда. Нужно ли прибавлять, что он влюбился в молодую девушку и что молодая девушка ответила ему тем же! Родственники ничего не имели против нежных чувств Шопена, и тут же, в Мариенбаде, состоялась помолвка. Шопен прожил еще несколько недель вблизи невесты в Дрездене, где жила семья Воджинских. Он чувствовал себя на вершине счастья. В это-то время зародились в нем человеколюбивые планы, о которых упомянул выше. Раз он счастлив, отчего не осчастливить заодно и все человечество? У юности это так просто, а у любви это так легко!
Сияя от радости, живой, веселый, восторженный, Шопен вернулся в Париж, где через несколько месяцев узнал, что его невеста предпочла ему графа, за которого и вышла замуж...
Гениальный жрец искусства и граф! Поэзия и проза! О, как часто предпочитают эти милые неземные создания звон шпор или громкий титул очарованию того, что составляет истинное счастье, потому что оно жизнь жизни, потому что в нем зерно глубокого, полного, всестороннего существования! Но факт был фактом: Мария изменила. Она вышла за другого. Она поняла, что Шопен создан для любви и страсти, а не для монотонной прозы жизни. И она взялась за роман, вместо того чтобы углубиться в поэму...
Этот второй удар оказался для Шопена роковым, и не столько потому, что он разбил сердце великого композитора, сколько потому, что вследствие безжалостного поступка его невесты Шопен сошелся с Жорж Санд, — обстоятельство, имевшее для него гибельное значение. Он хотел заглушить свое горе, он думал утопить отчаяние в любви к другой женщине, но ошибся, так как попал из огня в полымя. Спасения не было.
Случилось это следующим образом. Как-то раз Шопену сделалось грустно. Он часто грустил. Погода была скверная, шел дождь. Надо было куда-нибудь пойти, чтобы рассеяться. Куда? Он вспомнил, что у графини К. был в этот вечер журфикс, и, так как часы показывали десять, он, не долго думая, отправился туда. Когда он поднимался по устланной коврами лестнице, ему показалось, будто за ним шел какой-то призрак, распространяя вокруг себя запах фиалок. Шопен нашел в салоне графини блестящее общество и, сев в углу, стал осматривать гостей. Только после того, как часть их удалилась и остались наиболее близкие друзья дома, Шопен, несколько развеселившись, уселся за фортепиано и начал импровизировать. Окончив свою музыкальную сказку, он поднял глаза. Перед ним, опершись на инструмент, стояла просто одетая дама, от которой веяло ароматом фиалок. Она смотрела на него, как бы стараясь проникнуть темными огненными глазами в его душу.
Через некоторое время, собираясь уходить, он увидел ту же даму. Она подошла к нему вместе с Листом и стала рассыпаться в похвалах по поводу блестящей импровизации. Шопен был польщен, и только. Он кое-что знал про Жорж Санд, знал, что она пользуется большой известностью, что у нее было несколько любовных связей, что она вообще необыкновенная женщина, но, взглянув на нее, остался совершенно спокоен. Знаменитая писательница ему даже не понравилась. «Я, — писал он после этой встречи родителям, — познакомился с большой знаменитостью, г-жой Дюдеван, известной под именем Жорж Санд; но ее лицо мне несимпатично и вовсе не понравилось. В нем есть даже нечто такое, что меня отталкивает».
Но не красотой одной побеждает женщина. Как ни несимпатична казалась Жорж Санд на большом расстоянии, если принять во внимание, что она не только часто меняла любовников, но и нисколько не церемонилась с ними и бросала При первом удобном случае, находя даже возможным издеваться над ними и позорить в своих романах, как это она сделала с А. Мюссе, тем не менее было, вероятно, в ней, в ее натуре, в ее умении держаться с мужчинами нечто притягательное, против чего не могли устоять даже люди, явно не симпатизировавшие ей и не любившие ее. Лучшего доказательства, чем любовь Шопена, нельзя и привести. Нежный, хрупкий, с женственной душой, проникнутый благоговением ко всему чистому, идеальному, возвышенному, он вдруг влюбляется в женщину, которая курит табак, носит мужской костюм, ведет открыто самые свободные разговоры и имеет за спиной таких бесспорных свидетелей ее вольной жизни, как Жюль Сандо, Альфред де Мюссе и доктор Паджелло. Когда она сошлась с Мюссе, они уехали в Венецию; когда она сблизилась с Шопеном, местом их совместного пребывания сделалась Майорка. Сцена другая, но обстановка та же, и, как мы увидим, даже роли оказались одинаковыми и с одним и тем же грустным концом. В Венеции Мюссе, убаюкиваемый близостью Жорж Санд, одевал стройные стихи в искусные рифмы; на Майорке Шопен, также убаюкиваемый близостью Жорж Санд, создавал свои баллады и прелюдии. В разгаре страсти Мюссе заболел; заболел также в минуты высшего любовного экстаза и Шопен. Словом, повторилась та же история. Болезнь Мюссе охладила жар талантливой женщины. То же самое произошло и во время болезни Шопена. Когда у него появились первые признаки чахотки, она стала тяготиться им. Красота, свежесть, здоровье — да; но как любить больного, хилого, капризного и раздражительного человека? Так думала Жорж Санд. Она сама признавалась в этом, стараясь, конечно, смягчить причину своей жестокости указанием на другие побочные мотивы.
Нужно было кончать. Но как? Шопен слишком к ней привязался и не хотел разрыва. Знаменитая женщина, опытная в таких делах, испытала все средства, но напрасно. Тогда она вспомнила выходку, которую себе позволила по отношению к Мюссе, — правда, после его смерти. Как и тогда, она написала роман («Lucrezia Floriani»), в котором под вымышленными именами вывела себя и своего возлюбленного, причем героя, то есть Шопена, наделила всеми слабостями, а себя возвеличила до небес. Казалось, после этого разрыв был неизбежен, но Шопен медлил. Он не мог расстаться с Жорж Санд. С другой стороны, ему не хотелось разрывом тотчас после выхода, романа подтвердить слухи, распространяемые на этот счет. «Если, — решил он, — я оставлю теперь эту женщину, которую любил и уважал, то превращу ее роман в истинную историю и сделаю ее жертвой общего презрения».
Шопен еще думал, что можно вернуть невозвратное. Действительность, однако, показала, что нельзя. В 1847 году, ровно через десять лет после их встречи, любовники расстались..
Через год после разлуки Шопен и Жорж Санд встретились в доме одного общего друга. Встреча поразила писательницу. Она вспомнила зло, которое причинила композитору, вспомнила свою несправедливость, жестокость, и ей захотелось помириться с ним. Полная раскаяния, подошла она к бывшему возлюбленному и протянула ему руку. Красивое лицо Шопена покрылось бледностью. Он отшатнулся и вышел из зала, не промолвив ни слова...
Не следует думать, что после исчезновения Жорж Санд со сцены жизни Шопена прекратилась нить, связывавшая его с женщинами. У него еще была такая же «Муха», как у Гейне, женщина, влетевшая неожиданно в его комнату в то время, когда он уже был почти на смертном одре и фактически перестал существовать не только для женщин, но и для самого себя. Мы говорим о княгине Марсе лине Черторыжской. Она ухаживала за Шопеном в последние дни его жизни, не отходя от его постели и оставаясь до последней минуты верной сиделкой. Нужно еще упомянуть и о графине Дельфине Потоцкой, которая, узнав о безнадежном положении Шопена, поспешила из Ниццы в Париж, где дала ему некоторым образом музыкальное напутствие, пропев по его желанию несколько трогательных песен в то время, когда у него уже смежались веки, чтобы никогда не открываться. Наконец, надо назвать еще мисс Стирлинг, ученицу и восторженную поклонницу Шопена, шотландку, которая после его смерти купила всю обстановку обеих комнат Шопена и отвезла в Лондон, где поместила в устроенном ею шопеновском музее.
Важнейшее правило творчества, да и не только творчества: никогда не откладывать «на потом». Перефразируя известную истину: идея – это блюдо, которое подается горячим. Если упустить момент, пыл остынет, энтузиазм улетучится, а вдохновение испарится. Муза не терпит промедлений и отлагательств. К тому же, использовать всякий момент озарения и подъема – верный путь оседлать свой творческий поток.
Вдохновение, надо сказать – это самая обыкновенная вещь. Нет в нем ровным счетом ничего загадочного и таинственного и всякий живой человек отлично с ним знаком, хотя, вероятно, об этом не подозревает. Почему-то (я подозреваю, что сами художники, писатели, музыканты и прочие артисты внесли свою лепту в такое положение вещей) вдохновение считается чем-то необъяснимым, сверхъестественным и почти магическим. Это не слишком хорошо, потому что обожествленное, возведенное в ранг чуда вдохновение делается недосягаемым, недоступным «простым смертным», оставаясь прерогативой крохотной горстки «избранных». Эта вопиющая несправедливость напоминает шаманизм и спекуляцию дождем. Разница между «творцами» и «нетворцами» состоит не в наличии и отсутствии вдохновения, а в тонкостях его использования.
Творческие люди просто поднаторели в правильном «употреблении» вдохновения, а заодно в превращении чего угодно в это самое вдохновение. Но самое главное, они узнали, что это такое. В самом деле, как понять, куда идти, если неизвестно, что искать?
Вдохновение, как любое ощущение или состояние, не так просто описать. А. Берг замечательно высказался на тему вдохновения. Он говорил: «Когда я сочиняю, то чувствую себя Бетховеном и лишь потом понимаю, что я в лучшем случае Бизе». То есть в мгновения душевного подъема (не обязательно со знаком «плюс») внутренняя самокритика замолкает, и такая свобода позволяет начать работать и постепенно войти в творческий транс.
Творческий транс – это состояние наивысшей концентрации, погружения и вовлеченности в процесс. Такого состояния никак по-другому не достичь, кроме как работой в одухотворенном расположении духа. Именно в сочетании этих двух факторов и кроется секрет творчества. Вдохновение и работа. Если работать без вдохновения, придется тяжело и настоящей одержимости никак не добиться. А если вдохновенно лежать на диване, можно достичь разве что творческого сна.
Собственно, причина творческих неудач лежит там же. Либо работаем без вдохновения, либо упускаем нужные состояния. Состояния эти приходят к нам в течении дня не единожды. Будь вы на пике жизненного счастья или на дне глубокой депрессии – эти мгновения наивысшего напряжения чувств, тем не менее, можно использовать. Это все равно вдохновение.
Раньше и мне казалось, что для вызова вдохновения нужны как минимум полнолунная ночь, кладбище и растертый в порошок бивень молодого мамонта. У меня ушло много времени на то, чтобы понять: вдохновение не нужно звать оно приходит само. Нужно просто внимательно слушать себя и следить за порывами души и сердца. Можно спокойно наслаждаться любимым сериалом и не прекращать творческий процесс, потому что наша жизнь – это все сразу: и маленькое и большое, и главное и второстепенное и никак при всем нашем неодолимом желании одного от другого не отделить. Поэтому так часто можно слышать от творцов: «это мне приснилось», «а эта идея пришла мне в троллейбусе», «это я сочинил, сидя на унитазе»… Это нормально. Более того, так и должно быть. Творцы и гении – такие же люди, как и все остальные, и понять это крайне важно. Как только приходит такое понимание, появляется свобода, легкость, и наносной антураж творчества как мистического процесса исчезает, а мы становимся ближе к настоящему творчеству, но не его мифическому и бутафорскому подобию.
Если полагать, что все творцы богоподобны, а вдохновение – это дыхание ангелов, то ничего толкового сделать не получится просто из-за страха и неуверенности. Все проблемы от незнания. Или от сознательно созданного информационного вакуума, который, конечно, очень выгоден адептам искусства. Жрецы никогда не горели желанием делиться своими секретами (которые неизменно были элементарными) и этим поддерживали свой авторитет. Так что внимайте пока не поздно, а то я того гляди вступлю в ряды великих людей искусства и тогда тоже не захочу делиться ни с кем сокровенными знаниями.
Кто такая Муза-Творец?
